"СВЯТАЯ АННА - 2011"
впечатления от фильмов
 

  Марина Орлова

  
   «Дотянуться до мамы» – метафизический опыт взросления
     Берег. Лодка. Холодная вода. Собака с умными глазами, ненавязчиво, но очень вовремя оказывающаяся в центре событий. Обычный быт обычной небогатой семьи. Беззлобная крикливость матери, словесная перепалка брата и сестры, молчаливая мягкость (но не мягкотелость) отца – все это очень узнаваемо. Предметы , вылепленные светом, как будто специально для картины.
Такая визуальная «выпуклость» под силу только художникам, безумцам и детям, у которых каждый предмет приобретает неповторимую индивидуальность: яблоко тут Яблоко, ящик превращается в Ящик и обретает самостоятельное бытие, в какой-то момент играя роль некоего персонажа. Операторская работа в фильме – из разряда тех, что видит вещи изнутри.
     Старый дом, старые предметы – но показанные художником.
     На этом фоне и разворачивается, на первый взгляд, достаточно типичная и простая история. Но за этой внешней простотой скрывается глубина – ощущений, переживаний, рефлексии. Дополнительный объем картина получает за счет разницы детского и взрослого восприятия. Для родителей происходящее – это всего лишь мелкие семейные неурядицы. Для девочки – серьезный конфликт, все больше и больше набирающий вес (подобно снежному кому – чем дальше катится, тем тяжелее становится).
     Максимальный накал страстей перерастает в страшные, по сути, слова, в пожелание гибели самым своим близким людям; рефреном проходит фраза, предназначенная матери: «Ей самое место на дне, среди морских уродов!». Далее конфликт уходит вовнутрь, в глубину. Подыгрывает этому и «страшилка», рассказанная на ночь братом, и разбушевавшаяся непогода. Родители далеко в море, на утлой лодке, и страшная просьба имеет все шансы исполниться. А тут еще ожившие гири часов с сумасшедшей кукушкой, и занавески врываются в окно, и зловеще пятно расползается по полу.
     Злость прошла. Осталась маленькая испуганная девочка, наказанная собственными словами, потому ее и преследует сон, в котором бесконечно долго и неумолимо красиво падает на дно морское ее мама, и нет никакой возможности помочь. Спасти. Дотянуться…
     Следующий за этим поступок почти предопределен. Наспех обутые сапоги, большой фонарь – и вот уже беспокойная героиня одна у ночного моря, она пытается дать обратный ход своим словам, просит море забрать их и спасти родителей. Вовремя появившаяся собака с умными глазами гонит ее домой.
     Сон. Пробуждение. Из кухни доносятся голоса вернувшихся родителей. Тихий шепот благодарности Морю. Опыт ненависти, сменившийся на опыт Любви, на бесценный опыт, дарующий способность дотянуться душою до родного человека.
«Дотянуться до мамы».
 
Арина Жукова
 
Облако. Яблоко
 
     Окно. Смотреть наперегонки с падающими снежинками. Ждать. Напевный речитатив сзади переходит в невнятное бормотание, и выпавшая книга, словно метроном, отмеряет приход иного бытия. Теперь – заоконное время. Когда не ТЫ смотришь в окно, а ИЗ-ЗА ОКНА смотрят на тебя. Что там? Люди-маски, обнажившие свою суть для тех, кто помнит, как видеть. Хоровод кружит, паяцы с ярким гримом на лицах вглядываются в твое окно – и немного жутко от этого, но через мгновение забываешь про страх и вплетаешь первые ноты перехода в ЭТУ жизнь.
     Радостно. Снежно. Стеклянные глаза козы и странная ритмика.
     Проваливаешься в снег, идешь – в общем танце, со странными жителями заоконья – в белое, неведомое. Домой?
     Узорчатый древесный узор отпечатывается на щеке, тихое дыхание вперемешку с буквами из тайком вынутой книги. Корзинка с ароматными яблоками – привычными, домашними. Рука из-под стола, воровато стянувшая запечатленный комок ТВОЕГО бытия.
     Паяц в маске птицы тихо уходит прочь.
     Приснилось?
 
Верить
 
     Если бы люди верили в то, что они могут летать, то у них уже давно выросли бы крылья.
     Верить – во что-то? Кому-то? Себе?
     Однажды взяв фотоаппарат и поверив в свой талант, Она готова посылать свои работы на самый известный конкурс. Однажды, забыв, как это – верить, Он готов потерять ЕЕ.
     Переплетение судеб – хитрый узор или всего лишь след от колес выскочившего из-за угла автомобиля? На что Он готов, чтобы дотянуться до своей любви? Почти на все – даже на собственное убийство, но не на веру – от всего сердца, от всего себя.
     Бредет Орфей нашего времени через коридор собственных страхов, чувствует теплое дыхание позади – но слышит не свое сердце, а нашептывающую нелепицы пустоту. Один лишь мимолетный взгляд – и Эвридика исчезает, как не до конца проявленный негатив. Но – шанс иногда дается дважды, и торопливый шаг на мостовую и отчаянно-испуганное «верю!» поворачивает время вспять.
     ЕЕ счастливые глаза, ЕГО отпущенный, как птица на свободу, выдох – «Получилось!», и некто посторонний (потусторонний?) неравнодушный к хорошим романам.
 
 
Александра Коноплева
 
Ен Г Ри Ким «Девятое облако»
 
     В темноте страшно и душно. Голоса со всех сторон звучат, переплетаясь один с другим – не поймешь, кто и говорит; руки скользят поверхностями незнакомыми. Хлопок. Металл вилки. Влажная ладонь. Темнота говорит с тобой шепотом и оглушающим криком, темнота замолкает на середине так, что ты, оглушенный, вертишь головой и не видишь даже этих белых звездочек на задворках век. Ты не знаешь, что такое белый. Про фотографов-любителей говорят иногда: «смотрит на мир через объектив». Значит, всё время примечает хороший кадр, присматривается к свету, выбирает подходящий ракурс… Нет, не так. Вот представь: ты попал в незнакомый город. Бродишь по старым-престарым улочкам, озираешься вокруг. Всё такое незнакомое и чудесное – отражение цветка в мутном стекле, яркий платок негритянки, резные башенки и разлапистая пальмовая чешуя. Вдруг к тебе подходит кто-то – пусть друг – и даёт фотоаппарат. На пятнадцать, к примеру, минут. Ровно на пятнадцать – потому, что он, друг, сейчас пообедает и дальше пойдет – фотографировать, конечно. И вот, у тебя в руках тёплый тяжелый зверь и ты мчишься через весь город к отражениям и пальмам, спешно нажимаешь на спуск, бежишь дальше – не пропустить бы – и смотришь жадно по сторонам, глотая щелчком диафрагмы каждую мелочь и каждую каплю многоцветья вокруг.
     Может быть, и не так? Ты никогда не видел мигающей неоновой рекламы. Ты не знаешь, как выглядит Путин. Ты отменно двигаешься среди толпы, но не сможешь узнать, сколько людей приветственно помахало тебе вслед.
     Вдруг – это чудо, этот забытый подарок, сюрприз, сказка – что? Не отрываясь от видоискателя, захлёбываешься миром в узкий прямоугольник – замедленно и мутно; времени всё меньше и меньше и вот – тот самый друг отправляется дальше, а ты растерянно вертишь головой посреди бульвара: куда? Как? В темноте сразу становится трудно дышать. Первые пятнадцать минут: пока не привыкнешь. Плюётся горячим кран, повёрнутый неумело, и кромка раковины неуклюже бьётся в запястье.
 
 
Обо всем понемножку
«Давай ронять слова,
как сад – янтарь и цедру.
Размеренно и щедро.
Едва, едва, едва».
 
Б.Л.Пастернак
 
 
     День за днем наблюдаю потрясающую склонность людей к обсуждению вопросов глобальных. Конфликт поколений, мировые несправедливости, нацизм, алкоголизм и сюрреализм. На кухне за стаканом чая, в курилке за сигаретой, на просторах Интернета и в троллейбусной давке по вечерам. Маленькие разрозненные людские «эго» неожиданно быстро объединяются в неделимый клокочущий организм: спрашивающий, возмущающийся, требующий. Подрагивающие руки сжимают «мышку» (чашку, поручень, собеседника), глаза горят праведным огнём: неиссякаемы родники гнева словесного. Обрывочные фразы выливаются в жесточайшие споры, дискуссии растягиваются на годы; почувствовать себя причастным к вопросам жизни и смерти – великая потребность всего человечества.
     Сегодня говорили о патриотизме, непослушной внучке и маленьких пенсиях. Патриотизм, как выяснилось, штука простая. («Обыкновенный патриотизм»). Создаешь «вконтакте» группу, пишешь несколько вдохновенных лозунгов, приглашаешь несколько тысяч человек – и общество борьбы за Россию создано. Пообещаешь бесплатную раздачу алкоголя – на площадь явится пять тысяч человек. Введешь почасовую «оплату труда» - набежит еще семь. Не пообещаешь ничего – смело рассчитывай на помощь энтузиастов: товарищи интеллигентные еще и вспомнят о нерусском происхождении Ахматовой, многократно осудят невоспитанную молодежь и отправятся в читальные залы за теоретической поддержкой.
     Опять же никуда без вчерашних студентов и школьников – кто, как не они, с порывом доблестным в устах, будут до последнего отбиваться от бойцов ОМОНа и гордо носить на себе иссиня-красные следы «разборок»? Устроители сего прячутся под заборами и лестницами, рассказывают о лидерских качествах, предлагают «сделать что-нибудь», воспитать нового Гитлера или реинкарнировать старого. Что же в это время делает девочка-выпускница из маленького городка под Тверью, до которого еще не докатились отзвуки волнений на Манежной площади? Правильно. Отдыхает. (фильм Гульнары Гареевой «Такая же, как и не ты»).
     Девочкин отдых слегка омрачает чересчур заботливая мама, которая хочет видеть в дочери приличного человека, и работящая бабушка (непонятно, чего вообще хочет). В общем-то, бабушка на фоне семейных треволнений выглядит самым устойчивым персонажем: по-комсомольски четко действует и говорит, носит военную форму, ежедневно продает малину на станции – словом, обеспечивает семье достаточно постоянный доход… Что ж, новый день: бабушка стойко дожидается опаздывающего московского поезда, неумело накрашенный подросток отправляется на прогулку, мама волнуется. На другом конце города следующим утром девушка потягивается с грацией влюблённой кошки, понимает ошибочность лёгкого поведения и горестно доедает малину.
     В конце концов семейство достигает взаимопонимания: приодевшаяся мама, отмывшаяся от косметики девочка и бодрая бабушка дружно собирают ягоды, в три голоса распевая народные песни. Такой вот летний провинциальный «хэппи энд». Тем временем, поговорив о наболевшем, потихоньку разбегаются со сцены участники очередного словесного переворота. Чиновник мчится исправлять даты в документах, учитель – вбивать в ученические головы очередное чиновничье нововведение; водитель троллейбуса вынужден вернуться на рабочее место и довезти до следующей остановки молчаливых непричастных. Ничего не изменилось – всё идет своим чередом; и лишь вчерашний студент привычно-максималистски продолжает дорожный спор в кабинете директора. Зря. Впрочем, об этом он скоро узнает.
 
Н. Суринович «Балерина и зеркало»
 
     Вертишься, вертишься целый день как белка в колесе, покоя не зная. Утром подскочить, кофе горького и пол-печенья, отражению язык показать. В стекле маячит - сонное, помятое какое-то, нарочито медлит с ответной гримасой.
     Странно. День-день-мигрень, капель-апрель-постель... Нет, стоп, какая постель? Базар-вокзал-спортзал. Вот. Именно.
     Бывший спортзал, полы только-только перестелили.
     Занозистые – неудобно. Разминка.
     И – раз! И – два! Спину прямее… Прекрасно. Балан-се. Балан-се. Поворот. И еще поворот. Отпрыгнуть назад, музыку слушать, носок четче вниз – не к добру подъемы сводит с самого утра. Мышцы потянула, что ли? Только этого не хватало. И-ох-х, три часа дня. Ладно, не отвлекаемся. Музыку слушать. Зеркало тут для кого стоит? Точно. Зеркало. Эгей! Зеркало! Молчит. Стесняется, что ли? Ну, смелее, иди сюда! Руку! Оп! А теперь – потанцуем, и, пожалуйста, спрячьте в коридор обратно своё любопытное лицо, эдак и дверь отвалится. Какие же мы одинаковые с тобой. Нет? Левша! Точно, я так и знала. Музыку! Нет, ну чего она добилась, спрашивается?
     Вытащили, самым наглым образом вытащили из теплого Зеркалья. Скачешь за ней целыми днями, скачешь; только отдохнуть присядешь – лицо недовольное сразу же. Утром, понимаете ли, язык ей не показала. Виданное ли дело, с нечищеными-то зубами? Стой! Нельзя так быстро! Отпусти! Я не умею так высоко прыгать, не умею, не умею, не…!
     Чувствуй запястья, шаги считай – музыка вьется, как васильковый туман поутру. Строгий пучок растрепан в две яростные гривы и танец властвует над гибкими телами. Каждое движение – слово, каждый взгляд – открытие, каждый шаг – десять миль по воде.
     Понабежали, глянь-ка. Третий месяц «не получится, не получится».
     Ишь, замерли..
     Одна я, одна.
     Здравствуйте.
     Заходите.
 
В. Серкез «Красный треугольник»
 
     Несколько узников концлагерей устало говорят о давнем. Тяжело. Больно.
Льется с экрана стылая тоска, черно-голодная тяжесть и первобытный ужас.
Цепочка двуногих созданий, в странную колонну по одному бредущих строго по линии; направление - вперед. Сутулые и нарочито прямые спины, платки, лысины, косы и «ежики».
     Они идут медленно и ровно, четко в затылок, не сбиваясь с шага. Волосы расплескиваются встречным потоком - черные, русые, седые, едко-желтые, пестрый водоворот. С каждым витком всё меньше возможности выбраться.
     Не люблю, когда меня просят «Не говори о войне».
     Или «Ну медали, ну и что?».
     Или «Опять ты со своими концлагерями».
 
     Как выяснилось, примерно семьдесят процентов моих ровесников – молодежь двадцати-двадцати пяти лет – именно так реагирует на ненароком возникшую в разговоре военную тематику. Осуждаются-прячутся в дальний ящик книги и фильмы о войне, дедушкины рассказы, старые фотографии. Вовсе нет, я не какой-нибудь черный копатель или сумасшедший историк; сказать по правде, я не вспомню всех дат важнейших сражений Великой Отечественной, но: где-то глубоко-глубоко внутри застывает горелой хлебной корочкой молчаливая суровость. Скинуть шапку и помолчать, затылком впитывая ледяной зимний ветер.
     Жаль: нынче в школах программа воспитания патриотизма медленно и верно достигает апогея. Ежегодные конкурсы рисунков, торжественные шествия, добровольно-принудительное зазубривание песен военных лет. От унылой «обязаловки» сереет мир в школьничьих глазах и ветеран, дрожаще говорящий о блокаде Ленинграда, воспринимается как живая скульптура: слова – мимо ушей.
 
     Недавно пространство СМИ всколыхнул видеоролик, снятый школьниками: в нём девушка за спиной ветерана пародировала его слова, чем вызывала неудержимый хохот одноклассников. Видео оказалось в Интернете и пользовалось недюжинной популярностью до тех пор, пока блоггеры не взялись активно за поиски авторов. В течение нескольких дней девушку вычислили; в школе пообещали принять меры. Что ж, меры, может быть, приняли…
 
     «Я так любила запах сирени. Я умерла, когда мне было шестнадцать лет».
Вздрагиваю. Поднимаю глаза на экран. Кто же говорит эти слова?
Подергиваясь улыбкой и кося глазами, вещает из-за колючей проволоки густо накрашенная девица в шортах а-ля ночной клуб. Нет слов, игра на контрасте запомнится надолго – но стоит ли оно того?
     Впрочем, вот она – жизнь, новая и сильная, бьет вверх узкими фонтанными струями.
     Маленький мальчик втаптывает осколки машинки в асфальт: «На тебе, получи, влазеский автомобиль!».
     Мчится теплое четырехлетнее лето. Пока школа, воспитательные программы и громкие слова еще далеко-далеко, все мальчики играют в войну. Все девочки учатся ждать.
     Маленькое лопоухое детство шлепает мокрыми сандалиями по мостовой – пусть никогда не увидят они, как небо над городом покрывается горящими точечками трассирующих пуль.
     Через полтора десятка лет в школы будут приходить новые ветераны. Афганистан. Кавказ. Сербия. Новая история ровной поступью войдет в учебники, новые даты потребуют новых рисуночных конкурсов, но! Необъятная и живая, героическая и верная страшная память сворачивается клубком в ладонях.
Быть может, получится передать её – такую, скомканную и неуютную – в крохотные руки тех, кто младше.
 
М. Ховенко «Кто-то рядом. Секрет»
 
     «Больше всего одиноко, когда вокруг много людей и все смотрят мимо».
 
     Действительно, они пролетают мимо тебя – весёлые, грустные, добрые, злые, занятые; у них в руках мороженое, цветы, сумки с продуктами, мобильные телефоны. Говорят друг с другом, кричат кому-то невидимому «подожди», торопятся, торопятся, торопятся – а ты путаешься между этих длинных суетящихся ног и совсем теряешь выход. Отфутболивают от стены к стене, и когда ты, оглушенный и уставший, падаешь на ступеньки, обрушиваются ворохом «нельзя». Мальчишка, попавший в огромный торговый центр, озирается по сторонам испуганно. Огоньки, эскалаторы, ростовые куклы, клоунские физиономии отовсюду; по радио рекламные лозунги яркими голосами, разноцветные листовки в руках.
     Совсем недавно у него появилась семья – и теперь нужно стать хорошим, очень хорошим, чтобы никуда не делись эти необыкновенные люди; чтобы посмотреть на соседскую девчонку и гордо-гордо сказать: «Меня родители зовут». Чудо приходит теплым вечером и остается теплым шарфом на плечах: друг-Ёжик, новые игрушки и сказочный город в троллейбусных окнах. Ребенок не успел привыкнуть к городу. Он еще любит его…
 
 
М. Агранович «NO PROBLEM»
  
     Клубный угар, музыка, музыка долбит в уши и тело привычно дергается в знакомом ритме. Нарочито громкий смех и резкие голоса; с каждым стаканом «виски/колы» девочка становится доступнее и мягче, мягче… Проснешься утром, окинешь взглядом сонное тело в своей постели, холодной водой плесканешь в лицо. Разбудишь девчонку. Выпроводишь. Выругаешься. … Мерзнуть, прятать тюльпаны в полурасстегнутой куртке; пять, десять, пятнадцать минут под окнами твоей работы. Встретить, коснуться губами щеки, почувствовать – напряглась. Резко соблюсти дистанцию, улыбаться чуть криво, говорить о машинах и яблоках. А тут – снова этот чертов дым и нет конца и края девочкам, девочкам; носишься взад-вперед, улыбчив, короток, отутюжен, намедни призван – немедля нужен; ты – необыкновенная популярность; репутация заядлого бабника пестрым шлейфом тянется за тобою, привлекая всё новых и новых. Днём читаешь руководства по соблазнению – кто бы подумал, что станешь заниматься такой чушью? Письма слезливые кропаешь – мужик, называется. Только бы она улыбнулась.
     Полусвязный бред, пятна на щеках и глупая смс-ка. Все-таки отправил. Дурак. Плывет перед глазами серое московское утро. Я целовал бы тебя в упрямые губы и смотрел завороженно, как легонько звенят сережки; ловил в оконном уголке край щеки и нежную мочку уха; пропадал в твоих потрясающих глазах. Я дружил бы с твоим братом и иногда дрался, а с твоей мамой мы говорили бы немного о музыке, чуть побольше о жизни и еще капельку - о тебе. Твой отец немного недолюбливал меня: каждый раз, здороваясь, он поворачивался резко и уходил, но потом оказалось бы, что это просто его привычка.
     Ты стала бы той, кто знает меня настоящим и нежным, верящим в солнце.
Я летел бы к тебе как стрела, сдобренная солнцем и медом; я приносил тебе горячее молоко от простуды.
     Ты запомнила бы ярко-разнотравное лето
     Мы были бы счастливы.
     Долго?
     Счастье не знает времени.
     Я знаю эту сказку с того самого момента, как впервые увидел тебя. Год назад или больше? Может быть, тысячу лет.
     Я не дарю тебе цветов, не приношу мороженое в ведёрках.
     Не ошарашиваю по поводам и без.
     Не приезжаю в Тмутаракань, не спускаюсь по водосточной трубе в твое окно.
     Я понимаю твёрдое «нет».
     Тебя не будет.
     Щелчок зажигалки.
     Белый горячий свет.
 

 

 


Copyright MyCorp © 2024 |