Облако. Яблоко
Окно. Смотреть наперегонки с падающими снежинками. Ждать. Напевный речитатив сзади переходит в невнятное бормотание, и выпавшая книга, словно метроном, отмеряет приход иного бытия. Теперь – заоконное время. Когда не ТЫ смотришь в окно, а ИЗ-ЗА ОКНА смотрят на тебя. Что там? Люди-маски, обнажившие свою суть для тех, кто помнит, как видеть. Хоровод кружит, паяцы с ярким гримом на лицах вглядываются в твое окно – и немного жутко от этого, но через мгновение забываешь про страх и вплетаешь первые ноты перехода в ЭТУ жизнь.
Радостно. Снежно. Стеклянные глаза козы и странная ритмика.
Проваливаешься в снег, идешь – в общем танце, со странными жителями заоконья – в белое, неведомое. Домой?
Узорчатый древесный узор отпечатывается на щеке, тихое дыхание вперемешку с буквами из тайком вынутой книги. Корзинка с ароматными яблоками – привычными, домашними. Рука из-под стола, воровато стянувшая запечатленный комок ТВОЕГО бытия.
Паяц в маске птицы тихо уходит прочь.
Приснилось?
Верить
Если бы люди верили в то, что они могут летать, то у них уже давно выросли бы крылья.
Верить – во что-то? Кому-то? Себе?
Однажды взяв фотоаппарат и поверив в свой талант, Она готова посылать свои работы на самый известный конкурс. Однажды, забыв, как это – верить, Он готов потерять ЕЕ.
Переплетение судеб – хитрый узор или всего лишь след от колес выскочившего из-за угла автомобиля? На что Он готов, чтобы дотянуться до своей любви? Почти на все – даже на собственное убийство, но не на веру – от всего сердца, от всего себя.
Бредет Орфей нашего времени через коридор собственных страхов, чувствует теплое дыхание позади – но слышит не свое сердце, а нашептывающую нелепицы пустоту. Один лишь мимолетный взгляд – и Эвридика исчезает, как не до конца проявленный негатив. Но – шанс иногда дается дважды, и торопливый шаг на мостовую и отчаянно-испуганное «верю!» поворачивает время вспять.
ЕЕ счастливые глаза, ЕГО отпущенный, как птица на свободу, выдох – «Получилось!», и некто посторонний (потусторонний?) неравнодушный к хорошим романам.
Александра Коноплева
Ен Г Ри Ким «Девятое облако»
В темноте страшно и душно. Голоса со всех сторон звучат, переплетаясь один с другим – не поймешь, кто и говорит; руки скользят поверхностями незнакомыми. Хлопок. Металл вилки. Влажная ладонь. Темнота говорит с тобой шепотом и оглушающим криком, темнота замолкает на середине так, что ты, оглушенный, вертишь головой и не видишь даже этих белых звездочек на задворках век. Ты не знаешь, что такое белый. Про фотографов-любителей говорят иногда: «смотрит на мир через объектив». Значит, всё время примечает хороший кадр, присматривается к свету, выбирает подходящий ракурс… Нет, не так. Вот представь: ты попал в незнакомый город. Бродишь по старым-престарым улочкам, озираешься вокруг. Всё такое незнакомое и чудесное – отражение цветка в мутном стекле, яркий платок негритянки, резные башенки и разлапистая пальмовая чешуя. Вдруг к тебе подходит кто-то – пусть друг – и даёт фотоаппарат. На пятнадцать, к примеру, минут. Ровно на пятнадцать – потому, что он, друг, сейчас пообедает и дальше пойдет – фотографировать, конечно. И вот, у тебя в руках тёплый тяжелый зверь и ты мчишься через весь город к отражениям и пальмам, спешно нажимаешь на спуск, бежишь дальше – не пропустить бы – и смотришь жадно по сторонам, глотая щелчком диафрагмы каждую мелочь и каждую каплю многоцветья вокруг.
Может быть, и не так? Ты никогда не видел мигающей неоновой рекламы. Ты не знаешь, как выглядит Путин. Ты отменно двигаешься среди толпы, но не сможешь узнать, сколько людей приветственно помахало тебе вслед.
Вдруг – это чудо, этот забытый подарок, сюрприз, сказка – что? Не отрываясь от видоискателя, захлёбываешься миром в узкий прямоугольник – замедленно и мутно; времени всё меньше и меньше и вот – тот самый друг отправляется дальше, а ты растерянно вертишь головой посреди бульвара: куда? Как? В темноте сразу становится трудно дышать. Первые пятнадцать минут: пока не привыкнешь. Плюётся горячим кран, повёрнутый неумело, и кромка раковины неуклюже бьётся в запястье.
Обо всем понемножку
«Давай ронять слова,
как сад – янтарь и цедру.
Размеренно и щедро.
Едва, едва, едва».
Б.Л.Пастернак
День за днем наблюдаю потрясающую склонность людей к обсуждению вопросов глобальных. Конфликт поколений, мировые несправедливости, нацизм, алкоголизм и сюрреализм. На кухне за стаканом чая, в курилке за сигаретой, на просторах Интернета и в троллейбусной давке по вечерам. Маленькие разрозненные людские «эго» неожиданно быстро объединяются в неделимый клокочущий организм: спрашивающий, возмущающийся, требующий. Подрагивающие руки сжимают «мышку» (чашку, поручень, собеседника), глаза горят праведным огнём: неиссякаемы родники гнева словесного. Обрывочные фразы выливаются в жесточайшие споры, дискуссии растягиваются на годы; почувствовать себя причастным к вопросам жизни и смерти – великая потребность всего человечества.
Сегодня говорили о патриотизме, непослушной внучке и маленьких пенсиях. Патриотизм, как выяснилось, штука простая. («Обыкновенный патриотизм»). Создаешь «вконтакте» группу, пишешь несколько вдохновенных лозунгов, приглашаешь несколько тысяч человек – и общество борьбы за Россию создано. Пообещаешь бесплатную раздачу алкоголя – на площадь явится пять тысяч человек. Введешь почасовую «оплату труда» - набежит еще семь. Не пообещаешь ничего – смело рассчитывай на помощь энтузиастов: товарищи интеллигентные еще и вспомнят о нерусском происхождении Ахматовой, многократно осудят невоспитанную молодежь и отправятся в читальные залы за теоретической поддержкой.
Опять же никуда без вчерашних студентов и школьников – кто, как не они, с порывом доблестным в устах, будут до последнего отбиваться от бойцов ОМОНа и гордо носить на себе иссиня-красные следы «разборок»? Устроители сего прячутся под заборами и лестницами, рассказывают о лидерских качествах, предлагают «сделать что-нибудь», воспитать нового Гитлера или реинкарнировать старого. Что же в это время делает девочка-выпускница из маленького городка под Тверью, до которого еще не докатились отзвуки волнений на Манежной площади? Правильно. Отдыхает. (фильм Гульнары Гареевой «Такая же, как и не ты»).
Девочкин отдых слегка омрачает чересчур заботливая мама, которая хочет видеть в дочери приличного человека, и работящая бабушка (непонятно, чего вообще хочет). В общем-то, бабушка на фоне семейных треволнений выглядит самым устойчивым персонажем: по-комсомольски четко действует и говорит, носит военную форму, ежедневно продает малину на станции – словом, обеспечивает семье достаточно постоянный доход… Что ж, новый день: бабушка стойко дожидается опаздывающего московского поезда, неумело накрашенный подросток отправляется на прогулку, мама волнуется. На другом конце города следующим утром девушка потягивается с грацией влюблённой кошки, понимает ошибочность лёгкого поведения и горестно доедает малину.
В конце концов семейство достигает взаимопонимания: приодевшаяся мама, отмывшаяся от косметики девочка и бодрая бабушка дружно собирают ягоды, в три голоса распевая народные песни. Такой вот летний провинциальный «хэппи энд». Тем временем, поговорив о наболевшем, потихоньку разбегаются со сцены участники очередного словесного переворота. Чиновник мчится исправлять даты в документах, учитель – вбивать в ученические головы очередное чиновничье нововведение; водитель троллейбуса вынужден вернуться на рабочее место и довезти до следующей остановки молчаливых непричастных. Ничего не изменилось – всё идет своим чередом; и лишь вчерашний студент привычно-максималистски продолжает дорожный спор в кабинете директора. Зря. Впрочем, об этом он скоро узнает.
Н. Суринович «Балерина и зеркало»
Вертишься, вертишься целый день как белка в колесе, покоя не зная. Утром подскочить, кофе горького и пол-печенья, отражению язык показать. В стекле маячит - сонное, помятое какое-то, нарочито медлит с ответной гримасой.
Странно. День-день-мигрень, капель-апрель-постель... Нет, стоп, какая постель? Базар-вокзал-спортзал. Вот. Именно.
Бывший спортзал, полы только-только перестелили.
Занозистые – неудобно. Разминка.
И – раз! И – два! Спину прямее… Прекрасно. Балан-се. Балан-се. Поворот. И еще поворот. Отпрыгнуть назад, музыку слушать, носок четче вниз – не к добру подъемы сводит с самого утра. Мышцы потянула, что ли? Только этого не хватало. И-ох-х, три часа дня. Ладно, не отвлекаемся. Музыку слушать. Зеркало тут для кого стоит? Точно. Зеркало. Эгей! Зеркало! Молчит. Стесняется, что ли? Ну, смелее, иди сюда! Руку! Оп! А теперь – потанцуем, и, пожалуйста, спрячьте в коридор обратно своё любопытное лицо, эдак и дверь отвалится. Какие же мы одинаковые с тобой. Нет? Левша! Точно, я так и знала. Музыку! Нет, ну чего она добилась, спрашивается?
Вытащили, самым наглым образом вытащили из теплого Зеркалья. Скачешь за ней целыми днями, скачешь; только отдохнуть присядешь – лицо недовольное сразу же. Утром, понимаете ли, язык ей не показала. Виданное ли дело, с нечищеными-то зубами? Стой! Нельзя так быстро! Отпусти! Я не умею так высоко прыгать, не умею, не умею, не…!
Чувствуй запястья, шаги считай – музыка вьется, как васильковый туман поутру. Строгий пучок растрепан в две яростные гривы и танец властвует над гибкими телами. Каждое движение – слово, каждый взгляд – открытие, каждый шаг – десять миль по воде.
Понабежали, глянь-ка. Третий месяц «не получится, не получится».
Ишь, замерли..
Одна я, одна.
Здравствуйте.
Заходите.
В. Серкез «Красный треугольник»
Несколько узников концлагерей устало говорят о давнем. Тяжело. Больно.
Льется с экрана стылая тоска, черно-голодная тяжесть и первобытный ужас.
Цепочка двуногих созданий, в странную колонну по одному бредущих строго по линии; направление - вперед. Сутулые и нарочито прямые спины, платки, лысины, косы и «ежики».
Они идут медленно и ровно, четко в затылок, не сбиваясь с шага. Волосы расплескиваются встречным потоком - черные, русые, седые, едко-желтые, пестрый водоворот. С каждым витком всё меньше возможности выбраться.
Не люблю, когда меня просят «Не говори о войне».
Или «Ну медали, ну и что?».
Или «Опять ты со своими концлагерями».
Как выяснилось, примерно семьдесят процентов моих ровесников – молодежь двадцати-двадцати пяти лет – именно так реагирует на ненароком возникшую в разговоре военную тематику. Осуждаются-прячутся в дальний ящик книги и фильмы о войне, дедушкины рассказы, старые фотографии. Вовсе нет, я не какой-нибудь черный копатель или сумасшедший историк; сказать по правде, я не вспомню всех дат важнейших сражений Великой Отечественной, но: где-то глубоко-глубоко внутри застывает горелой хлебной корочкой молчаливая суровость. Скинуть шапку и помолчать, затылком впитывая ледяной зимний ветер.
Жаль: нынче в школах программа воспитания патриотизма медленно и верно достигает апогея. Ежегодные конкурсы рисунков, торжественные шествия, добровольно-принудительное зазубривание песен военных лет. От унылой «обязаловки» сереет мир в школьничьих глазах и ветеран, дрожаще говорящий о блокаде Ленинграда, воспринимается как живая скульптура: слова – мимо ушей.
Недавно пространство СМИ всколыхнул видеоролик, снятый школьниками: в нём девушка за спиной ветерана пародировала его слова, чем вызывала неудержимый хохот одноклассников. Видео оказалось в Интернете и пользовалось недюжинной популярностью до тех пор, пока блоггеры не взялись активно за поиски авторов. В течение нескольких дней девушку вычислили; в школе пообещали принять меры. Что ж, меры, может быть, приняли…
«Я так любила запах сирени. Я умерла, когда мне было шестнадцать лет».
Вздрагиваю. Поднимаю глаза на экран. Кто же говорит эти слова?
Подергиваясь улыбкой и кося глазами, вещает из-за колючей проволоки густо накрашенная девица в шортах а-ля ночной клуб. Нет слов, игра на контрасте запомнится надолго – но стоит ли оно того?
Впрочем, вот она – жизнь, новая и сильная, бьет вверх узкими фонтанными струями.
Маленький мальчик втаптывает осколки машинки в асфальт: «На тебе, получи, влазеский автомобиль!».
Мчится теплое четырехлетнее лето. Пока школа, воспитательные программы и громкие слова еще далеко-далеко, все мальчики играют в войну. Все девочки учатся ждать.
Маленькое лопоухое детство шлепает мокрыми сандалиями по мостовой – пусть никогда не увидят они, как небо над городом покрывается горящими точечками трассирующих пуль.
Через полтора десятка лет в школы будут приходить новые ветераны. Афганистан. Кавказ. Сербия. Новая история ровной поступью войдет в учебники, новые даты потребуют новых рисуночных конкурсов, но! Необъятная и живая, героическая и верная страшная память сворачивается клубком в ладонях.
Быть может, получится передать её – такую, скомканную и неуютную – в крохотные руки тех, кто младше.
М. Ховенко «Кто-то рядом. Секрет»
«Больше всего одиноко, когда вокруг много людей и все смотрят мимо».
Действительно, они пролетают мимо тебя – весёлые, грустные, добрые, злые, занятые; у них в руках мороженое, цветы, сумки с продуктами, мобильные телефоны. Говорят друг с другом, кричат кому-то невидимому «подожди», торопятся, торопятся, торопятся – а ты путаешься между этих длинных суетящихся ног и совсем теряешь выход. Отфутболивают от стены к стене, и когда ты, оглушенный и уставший, падаешь на ступеньки, обрушиваются ворохом «нельзя». Мальчишка, попавший в огромный торговый центр, озирается по сторонам испуганно. Огоньки, эскалаторы, ростовые куклы, клоунские физиономии отовсюду; по радио рекламные лозунги яркими голосами, разноцветные листовки в руках.
Совсем недавно у него появилась семья – и теперь нужно стать хорошим, очень хорошим, чтобы никуда не делись эти необыкновенные люди; чтобы посмотреть на соседскую девчонку и гордо-гордо сказать: «Меня родители зовут». Чудо приходит теплым вечером и остается теплым шарфом на плечах: друг-Ёжик, новые игрушки и сказочный город в троллейбусных окнах. Ребенок не успел привыкнуть к городу. Он еще любит его…
М. Агранович «NO PROBLEM»
Клубный угар, музыка, музыка долбит в уши и тело привычно дергается в знакомом ритме. Нарочито громкий смех и резкие голоса; с каждым стаканом «виски/колы» девочка становится доступнее и мягче, мягче… Проснешься утром, окинешь взглядом сонное тело в своей постели, холодной водой плесканешь в лицо. Разбудишь девчонку. Выпроводишь. Выругаешься. … Мерзнуть, прятать тюльпаны в полурасстегнутой куртке; пять, десять, пятнадцать минут под окнами твоей работы. Встретить, коснуться губами щеки, почувствовать – напряглась. Резко соблюсти дистанцию, улыбаться чуть криво, говорить о машинах и яблоках. А тут – снова этот чертов дым и нет конца и края девочкам, девочкам; носишься взад-вперед, улыбчив, короток, отутюжен, намедни призван – немедля нужен; ты – необыкновенная популярность; репутация заядлого бабника пестрым шлейфом тянется за тобою, привлекая всё новых и новых. Днём читаешь руководства по соблазнению – кто бы подумал, что станешь заниматься такой чушью? Письма слезливые кропаешь – мужик, называется. Только бы она улыбнулась.
Полусвязный бред, пятна на щеках и глупая смс-ка. Все-таки отправил. Дурак. Плывет перед глазами серое московское утро. Я целовал бы тебя в упрямые губы и смотрел завороженно, как легонько звенят сережки; ловил в оконном уголке край щеки и нежную мочку уха; пропадал в твоих потрясающих глазах. Я дружил бы с твоим братом и иногда дрался, а с твоей мамой мы говорили бы немного о музыке, чуть побольше о жизни и еще капельку - о тебе. Твой отец немного недолюбливал меня: каждый раз, здороваясь, он поворачивался резко и уходил, но потом оказалось бы, что это просто его привычка.
Ты стала бы той, кто знает меня настоящим и нежным, верящим в солнце.
Я летел бы к тебе как стрела, сдобренная солнцем и медом; я приносил тебе горячее молоко от простуды.
Ты запомнила бы ярко-разнотравное лето
Мы были бы счастливы.
Долго?
Счастье не знает времени.
Я знаю эту сказку с того самого момента, как впервые увидел тебя. Год назад или больше? Может быть, тысячу лет.
Я не дарю тебе цветов, не приношу мороженое в ведёрках.
Не ошарашиваю по поводам и без.
Не приезжаю в Тмутаракань, не спускаюсь по водосточной трубе в твое окно.
Я понимаю твёрдое «нет».
Тебя не будет.
Щелчок зажигалки.
Белый горячий свет.